страшно. Высказывание Красовского о том, что надо делать с украинцами и их детьми, произвело эффект интерпретации в психоаналитическом смысле слова — то есть обнаружило что-то, что подстилает и движет последнее время всю пропагандистскую риторику, но что должно было оставаться скрытым; что-то, что было вытеснено с уровня содержания высказывания на уровень его акта. «Топить, расстрелять, сжечь» — темная сердцевина, спрятанная за всевозможными провозглашаемыми резонами и идеалами, и даже садистически-педагогическая ответная реплика собеседника Красовского Лукьяненко — попытка укутать эту проступившую непристойную истину в какое-то подобие благих намерений. И эти направляющие, господствующие означающие («топить, расстрелять, сжечь»), которые были вынесены за скобки, но определяли разворачивание дискурса, — ближе к Реальному, ближе к наслаждению, чем вся одушевляемая ими болтовня о добрых целях и задачах СВО. Интерпретация в психоанализе задевает Реальное, — но Красовский произвёл эффект интерпретации в дикой форме. Не важно, трезвый или под чем-то, он проговорился о наслаждении влечения к смерти в сердцевине пропаганды, о пьянящей воле к уничтожению. И это что-то, что я в своё время слышал от некоторых людей, поддерживавших войну, с которыми у меня случайно возник разговор: внезапное, изолированное высказывание, разрывающее окружающую его аргументацию и нагруженное бессмыслицей наслаждения — например, высказывание, что «в Харькове камня на камне не останется», или «что надо просто резать всех до конца». На телевизор бы их не пустили.